* * *
Шли себе по лесу Козявочка с Букашечкой. Вдруг видят, лежит на дороге большущий кирпич.
— Ах, заплакала Букашечка, пропали мы с тобой, подружечка!
— Ну, не плачь, — говорит Козявочка, — давайка лучше позовем своих друзей на помощь:
— Эй, насекомые! Чешуеноги членистокрылые! Идите все на помощь бедной Букашечке да Козявочке!
Как зажужжали тут все насекомые, все чешуеногие членистокрылые, да ка закричат:
— А пошли вы к чертовой матери, дуры ползучие, Козявочка да Букашечка!
Только их и видели.
Вот, дружок, а если у них друзей бы не было, они и вовсе бы померли.
Жили-были царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной, и было у них три сына: два умных, а третий — Иван-дурак, действительно дурак и все такое. А потом к ним пришло чудо-юдо поганое и говорит: «Я теперь здесь жить буду» (это во дворце-то) Тут же заняло комнату и всю ее загадило. «А по ночам, — говорит, — проказничать стану». И начало проказничать — совсем народ в царстве перевело. Ну, царь, конечно, рад случаю дочку замуж выдать, указ повесил: царство, дочку и все такое.
Пошли к чуду-юду поганому старшие сыновья. Пришли, говорят: «Мой меч — твоя голова, откуда она там у тебя растет». «Так, — отвечает чудо-юдо, — достаточно». И съело двух сыновей. Мечи, правда, есть не стало. И еще у старшего зуб золотой был — тоже есть не стало, а выплюнуло и спрятало.
Делать нечего, пришлось Ивану идти.
Приходит.
«Так, — говорит чудище, — Иван?» А Иван стоит себе, в ноздре пальцем крутит. «Значит, Иван» ,— говорит чудище, папку листает, пальцем водит:
— Иван, дурак. Дурак? — спрашивает.
Молчит Иван, ни слова ворогу не скажет, все пальцем вертит.
— Значит дурак. Иван, дурак, 18-00 со сметаной. Со сметаною? — спрашивает.
А Иван гаду в ответ язык высунул и улыбается бесстрашно.
Чудивище насмехается:
— Может, с тобою в кошки-мышки поиграть?
— Не-а, — Иван ему в ответ, — в муху.
— А как? — пытает злодей Ивана.
— А так! — крикнул Иван и ну чудищу лапки обрывать — так все и оборвал. Взмолилось чудо-юдо, да поздно было.
А Иван пошел к королю.
Народ ликует: «Ну, Иван, ну, дурак, ну дает». «Не-а, — говорит Иван, — какой же я дурак? Я — король и все такое. Я теперь здесь жить буду» (это во дворце-то). «А по ночам, — говорит, — проказничать стану». И начал проказничать. Так весь народ в царстве и перевел, что и сказку сказывать не о ком.
И все такое.
Жила была на свете удивительно добрая фея.
Она была такая добрая, что никому ни в чем не могла отказать, а за это ее разбирали на всяких собраниях, а из-за этого ей постоянно приходилось снова собираться с силами, а от этого всего была она очень разболтана, — а поболтать она любила даже больше, чем делать добрые дела, и как-то раз она, как обычно, болтала ногами и вдруг от чего-то огорчилась, совершенно расклеилась и рассыпалась вместе со своими мечтами и воздушными замками — воздушные замки рассыпались и задавили ужасную кучу народа, и тут эта добрая фея взмахнула волшебною палочкой и стукнула ей по лбу:
— Вот дура-то!
— Дура и есть — ничего не попишешь.
Жил-был король с королевой, и не было у них детей. А потом появилась дочка. И когда король вернулся из похода, то очень обрадывался. И совершенно зря. Потому что одна волшебница объелась на крестинах гороховым супом и напророчила принцессе всякию чушь про какие-то спицы и долгий сон. А потом принцесса укололась и уснула. Вместе с ней уснул и весь замок — и король, и кухарка, и королева, и конюх Прохор, и поварята, и террорист, который хотел взорвать замок, уснул возле бочки с порохом. И они проспали сто лет, а потом появился прекрасный принц и вошел во дворец, зажимая нос, потому что за сто лет на королевской кухне все совершенно протухло, и поцеловал принцессу, зажимая нос рукой — не потому, что принцесса протухла, а потому, что она сто лет не чистила зубы. И все проснулись. Проснулась принцесса и сразу убежала чистить зубы, проснулись король, и кухарка, и королева, и конюх Прохор, и террорист проснулся и сунул факел в ту самую бочку с порохом.
Тут и сказке конец…
В некотором царстве, в отдельно взятом государстве жили-были старик со старухой, и были у них три сына: один умный, другой умный, а третий — люмпен. Ваней его звали.
Захотел Ваня жениться. Вынь да полож ему, дураку, Василису бесклассовую. Родители его отговаривают: «Где тебе, дураку, производительных сил набраться, чтоб на Василисе-то жениться?» Но никого Иван не послушал и отправился в путь.
Идет глухим лесом, от народа страшно далек, грудью дорогу себе прокладывает. Вдруг видит — дерево, а к дереву Кащей прикован. «Отвяжи меня, Ваня, — просит, — Нечего мне, бедному, терять, кроме своих цепей. Отвяжи, а уж я тебе пригожусь!» Отвязал Иван Кащея, и пошли они дальше в лес.
Смотрит Иван, а посреди леса стоит избушка на глиняных ножках. Иван и говорит: «Избушка-избушка, повернись к лесу базисом, а ко мне надстройкой.» Повернулась изба, а в избе той Баба-Яга сидит. «Здорово, — говорит, — Ванюша! Кончилось твое бытие, быдло!» И начали они с Кащеем Ваню порабощать да эксплуатировать.
Терпел Иван, терпел, вдруг как заорет: «Породили вы, гады, своего могильщика!» Тут и настал врагам экономический кризис и спад. Взмолилась Баба-Яга: «Не губи меня, Ванечка, не порабощай меня, бедную, как класс.» «Ладно, — говорит Иван, — только подавай мне хоромы белокаменные, да Василисушку мою ненаглядную.»
Как зашепчет тут Яга, забормочет: «По щучьим способностям, по моим потребностям, распределись к Ивану общественный продукт!» Глядь — стоят хоромы белокаменные, Василиса бесклассовая на бирже поигрывает и к Ивану бегом бежит. «Здравствуй, Ванечка, необходимость ты моя осознанная.» «Здравствуй, Василисонька, здравствуй, реальность моя объективная, в ощущениях мне данная.»
И стали они жить-поживать, благосостояние свое повышать. И я там был, в общественном труде участвовал, по усам текло, а в рот не распределялось.