Народный фронт Америки
Редактор до половины перегнулся за подоконник, страдальчески скривился от изжого и сплюнул, ощутив явственный позыв последовать за своим плевком. Послышался треск разношенного телетайпа. «Ничего хорошего, сэр, — пропищала секретарша, — санкционированный митинг Народного Фронта в Нью-Йорке. Требуют вывода оккупационных войск. Паркинса скальпировали.» «Я так и думал, — безнадежно сказал шеф, — Иеремия, сукин ты сын, — повернулся он ко мне, — это у тебя я тогда видел самиздатовскую копию Фенимора Купера? Вот и поедешь к своим могиканам!»
Спустя неделю я все еще был на пристани, ожидая отхода двухмачтового барка, груженного гранулированным грузинским чаем. Его название «Солидарность» звучало мрачным издевательством из-за продолжающейся забастовки докеров. При мне был фотоаппарат времен Кромвеля, выданный в редакции, и купленный на черном рынке билет. Жена рыдала у меня на плече, а маленький сынишка бегал вокруг с игрушечным томогавком, вопя: «Я убью тебя, папа!» Все три месяца изнурительной каьки я пролежал пластом в заплеванном твиндеке под плакатом «Доблестный Британский флот на страже священных рубежей нашей многонациональной Родины».
Хмурым утром «Солидарность» пришвартовалась в Бостонской гавани, и я весь в крысином помете ступил на берег. На улицах Бостона мелькало множество туземных головных уборов из перьев зимородка и иволги. Люди направлялись к центральной площади, где у несуществующего памятника Вождю-освободителю возвышалась куча цветов, ритуальный столб-тотем, украшенный скальпами провокаторов, и огромный плакат с надписью «Бледнолицие оккупанты геть хоум!»
Здесь начался митинг. Среди звездно-полосато-желто-голубой символики одиноко виднелись красные, в цвет мундиров Гвардии Его Величества, флаги Интердвижения. Позеленевший оратор-эколог поносил насильственное внедрение в сельское хозяйство чужеродных культур: «Вместо нашего родного маиса поля заросли подорожником, этим гнусным следом белого человека. Даешь кукурузу!» «Даешь индейские школы и индейскую письменность на бересте! — вторил ему представитель какого-то «Возрождения», — «и давно пора положить конец миграции.» Имелся в виду завоз на плантации негров. Затем на трибуну выполз одноглазый экстремист из «Лиги Свободной Америки». «Сограждане! — зарычал он, придерживая беспалой рукой простреленную челюсть, — или в меня слишком мало стреляли бледнолицие собаки, или я чего-то здесь не понимаю! Не знаю, как вы, а вот мы в Аппалачах…» Тут он отчаянно задергал скобу винчестера, однако его вовремя сбросили вниз. «Надо проявлять выдержку, — сдавленным голосом сказал ведущий, — Закон о языке — вот наше главное оружие. Кто брешет не по-нашему — тому вырвать!» Вверх взвились сотни потрясающих томогавками рук. У меня за зубами похолодело и я попятился назад. Тем временем началось языческое богослужение с жертвоприношением. Тотемизм был запрещен еще сорок лет назад: колониальные власти уверяли, что колдуны самораспустились.
Поздно вечером с последним фургоном я прибыл в Нью-Йорк. Шел дождь; в совершенной темноте я с трудом отыскал разоренное помещение корпункта и кремнем от фотоаппарата высек огонь. Надпись на стене кабинета гласила: «Протестуем против необъективного освещения событий в Америке средствами массовой информации!», а к точке восклицательного знака прилип клок окровавленных волос моего предшественника.
Утром я заявился в штаб-вигвам Народного фронта. Там милая секретарша с трубкой мира, прилипшей к губе, объяснила, что все руководство со вчерашнего дня на заседании. У входа толпились распространители самиздата. Свежий номер бюллетеня НФ «От Муда», что по местному значит «Возбуждение», шел нарасхват. Наконец из соседнего вигвама в табачном облаке появился сильнотатуированный человек и шатаясь побрел к бочке с водой.
— Скажите, — спросил я, — можно у вас взять интервью? — Берите все, что угодно, — бессильно ответил он на местном наречии, — сейчас будет брифинг. Откуда пришел мой бледнолиций брат? — Лондонское бюро информационного обмена (Л-БИО). — Бледнолиций брат, который был тут три луны назад, — сказал он, отфыркиваясь, — лгал своим соплеменникам там, за морем. Мы сняли скальп с нашего бледнолицего брата. Теперь он не будет лгать о нашем народе и его великих сахемах.
Хук!
С татуированным вождем я когда-то вместе учился в Кембридже. Он был чистокровный ирландец, и о том, что он знает хоть словечко по местному, я не подозревал…
На брифинг я попал в тот момент, когда осипший докладчик добрался до слов: «…официальная версия о так называемом открытии Америки оскорбительна для патриотического самосознания».
«Глубочайшие демократическое традиции инков, гомогенная культура майя, миролюбивая федерация ацтеков, наконец, наше исконное единство с девственным животным миром — все это было втоптано в грязь испанскоми сапогами конкистадоров, забито прикладами английских мушкетов, потоплено в огненной воде.»
«…Настоящая декларация, нигде, на за что и ни в одном месте не ущемляющая наших бледнолицых братьев, в перманентной преемственности нашего культурного наследия утверждает вечный тотемический столб нашего единства и нашей государственности на нашей древней земле.»
Я решил, что на сегодня хватит, и ушел в пивную «Христофор Колумб», напротив ежедневно и изобретательно оскверняемого одноименного монумента. Там галдели упившиеся анахронисты, противники господства времени, и мальчишка с глазами фанатика сунул мне отпечатанный красным по черному номер газеты «На баб». Вечером, пытаясь приладить на место высаженную дверь корпункта, который должен был стать моим пристанищем на всю оставшуюся жизнь, я вспомнил полные зловещего смысла слова из Преамбулы к Декларации Народного Фронта: